Денис Бережной
Публикации
Музыки нет
Наш разговор мы планировали уместить в рамках интервью о его последних альбомах – «Собирание камней» и «Комфорт интеллигента», уже 10-м по счёту, но конечно беседа вышла далеко за эти рамки, благо разговаривали мы в сезон отпусков и никто никуда не спешил. Но причина не в этом. Как и полагается певцу, занимающему в современном культурном пространстве свою отдельную нишу, у него нестандартные, часто парадоксальные мысли. Но как совершенно не полагается певцу, эти мысли он основательно аргументирует и может подкрепить огромным, особенно по сегодняшним меркам, опытом настоящего, думающего, идущего сложным, но очень интересным путём музыканта. Большое интервью с Денисом Бережным о диктофонных альбомах, музыкантах-одиночках, о советских певицах, олигархах и пушкиных, об экстремальном пении, успехе и современных профессиональных певцах мы публикуем полностью, почти без купюр.
– Денис, судя по вашим последним альбомам создаётся впечатление, что вас не беспокоит качество их записи. С чем это связано? Ведь принято, что в современном мире победил формат студийной звукозаписи.
– Что же это за общественные институты, установившие такой формат? Да нет, абсолютно не так обстоят дела. В современном мире с форматами полный плюрализм. Каждый придумывает свой, или я бы сказал свою форму, а потом это своё болото каждый кулик и хвалит, и не хвалит чужое. Тут и я не исключение. Но посмотрите объективно: может соответствовать формату студийной звукозаписи какой-нибудь талант в глубинке? Если даже так называемые «неформатные» московские музыканты тратят на запись альбома тысяч по 50 долларов, а форматные мнимые музыканты и того больше, как он это может сделать? А вы что же хотите так и умереть, пропустив мимо ушей нужную вам музыку? Я – нет. Тут много разговаривать не нужно. Надо научиться по-другому слышать и видеть. Берите пример с меня – мне действительно не важно качество записи. Важно то, как я исполню произведение, а не то, как его запишут, важно настроение, аура. Понимаете, грамотный музыкант, исполнитель – это прежде всего толковый слушатель. Я замечаю, что слушаю музыку не так, как многие: это такое свойство слуха сведущего человека – там где другие слышат энергетику и драйв, я, зная в каком полусонном состоянии делается такая «музыка», тоже хочу спать. Для меня она вялая. Там, где они слышат качественную звукозапись, я слышу «пластмассу» и вижу щенка, держащего бутылку пива одной рукой и небрежно тыкающего кнопки клавиатуры другой. Я повидал разные студии и впечатление о большинстве из них вынес именно такое. Не думаю, что со словами «ох, трубы горят» делается музыка, – это называется по-другому. Подумайте только, сколько мусора было записано под маской профессиональных студий…
– …очень похоже на известное изречение Мюнхгаузена: «Большинство глупостей совершаются именно с серьёзным выражением лица»…
– …Но у меня на слуху прекрасные исполнения оркестра Баршая на трескучей грампластинке, или записанный в невообразимых условиях Высоцкий, или пение Юза Алешковского под аккомпанемент постукивающих пальцев. Или трогательное акапельное пение современной поэтессы Хельги Тарасовой, записанное на диктофон. Библия, записанная от руки, рукописная Библия – не станет менее Библией, не потеряет святость. А знаете, как умные студийцы по этому поводу говорят: «По большому счёту мы обманываем клиентов. Если есть хороший материал, записывать его в студии необязательно – он работает сам». Кому нужно, будут слушать и так. Мелодия слышна, слова разборчивы, настроение чувствуется – больше не нужно ничего. По-моему, можно делать запись на любые носители – мобильники или микрофоны ноутбуков, главное, чтоб у вас было что сказать. А у меня есть что сказать.
Фрагмент эссе Д. Бережного «Культура самобытия».
«"Какие зрелища способны изумить современную искушённую публику? Провокационные?.. Сенсационные?.. Скандально откровенные?.. Ошеломляюще таинственные?.. Именно так", – читаю в прессе рекламу шоу с участием коллектива. Но то, что в действительности этим эпитетам соответствует в полной мере – это искусство индивидуализированное, искусство индивидуальное, искусство одного. Это именно то, что я ищу, сканируя современную культуру как потребитель. Как в толпе люди определённых профессий и социальных слоёв узнают коллег и свояков, так мне нравится определять людей, не прячущихся в творчестве ни за спины других, ни за техническую мишуру, ни даже за микрофон…
…Как солдат оценивает гражданского человека: как бы тот вёл себя в армии, так и нам остаётся догадываться, что было бы, если бы…
Если бы человек не боялся жить.
…Я не призываю отменять коллективное, – прошу лишь не отказываться от развития в себе индивидуального.
Вы можете противопоставить аргумент "не всем дано". Но кто знает, как раскрылись бы способности у человека, вышедшего из-под прикрытия коллектива и ставшего "голеньким" на сцену? Может, в мире стало бы одним музыкантом больше!
Ещё не так давно – в начале 90-х известный тогда и не забытый сейчас певец на большом сборном концерте во время прямого эфира на одном из центральных каналов, исполняя песню под гитару, посчитал необходимым прервать и начать заново вступление даже не из-за ошибки, а просто почувствовав, что музыка в этот момент должна быть другой. Это было прекрасно! Такие "погрешности" суть сама музыка. Я наслаждаюсь, когда в записях остаются такие корявости, будь то скрипы от движения пальцев по струне или неидеально взятая нота. Это как глоток свежего воздуха в ядовитой (отравленной!) среде. А где же сейчас прямые эфиры и живые выступления?
Снова предвижу возражение "не те времена". Но как новому перешагнуть через старое? – уже не обойти просто так когда-то созданное лучше, чем теперь.
Вот как очень кратко и понятно сказал мне по этому поводу один авторитетный в, как говорится, не столь отдалённых местах человек: "Ты всегда должен стоить больше других, потому что ты один работаешь, – всё, а другие что?"
Действительно, а что же другие, если кто-то работает?..»
– Значит ли это, что вы впредь пойдёте по пути упрощения звукозаписи и не вернётесь к традиционной, студийной?
– Нет, не значит. Что-то будет меняться, так всегда бывает, но в какую сторону?.. В конце концов мне любопытно узнать, насколько плохим должно быть качество звукозаписи, чтобы люди перестали слушать музыку даже при наличии хорошего материала. Пока не узнал – слушают. Да и будем мы слушать всю эту музыку, потому что альтернативы нет. Об «упрощении» я бы не говорил, учитывая сложность подготовки к исполнению произведения. Этот процесс остаётся традиционным, иногда просто мучительным, превращающимся порой в захватывающие эпопеи. Некоторые произведения я записываю в нескольких десятках вариантов, что бывает длительно, годами, пока не добиваюсь того, что мне нужно.
Заметьте также, что, как правило, масса студийного продукта звучит в результате в мобильниках у детей в соответствующем качестве воспроизведения, там и заканчивая свой путь. Это стоит труда? Музыка же, которую я назвал, звучит в хороших домашних аудиосистемах. И это не «путь упрощения». Когда такие диктофонные записи уже звучат из аудиосистем больших столичных залов и попадают в фонотеки престижных европейских конкурсов и т. п., это, согласитесь, захватывает.
Я вам больше скажу: думаю, даже те, кто ещё смотрит инертно мусолящее 20-й век телевидение, вскорости увидят медиапродукты в эдаком псевдопримитивистском стиле, будто «на коленке» сделанные. Потому что эта идея сейчас в воздухе. Просто я пришёл к ней не мудрствуя лукаво, а естественно и чуточку раньше.
– Не было ли опасений, работая на такой грани фола, растерять слушателей?
– Используя для записи более или менее качественный микрофон, я не запою хуже или лучше и количества нот в музыкальном тексте не изменю. Если человек это понимает, за него не нужно бояться – всё у него будет хорошо. Своих слушателей я не потерял. А те, кто пишет вроде: «если бы сделать качественную запись, ваш голос завораживал бы неимоверно» – вовсе не мои слушатели. Возможно я не понял ваш вопрос и он касается каких-либо рейтингов, если так, то это не ко мне, считаю, смысл музыки в другом.
– Вы очень отличаетесь от других музыкантов. Но мне кажется, неискушённому в музыке человеку трудно понять какие-то нюансы, например чем вы отличаетесь от большинства бардов? Человек с гитарой у многих ассоциируется именно с бардами, с жанром авторской песни…
– Ну сегодня барда поющего под гитару надо ещё поискать – не мейнстримненько – всё больше под какой-нибудь жопкин хор. Сейчас если сидит такой бард на сцене, под ним стульчик, перед ним два микрофона на двух стойках и ещё пюпитр (вроде не старики, зачем им пюпитры, неужто уже склероз?), позади экран с картинками, по бокам свита в виде оркестрика, тоже с пюпитрами. А человека-то и не видно. Хочется выбежать на сцену, раскидать всю эту мишуру с диогеновским криком «Ищу человека!» Я разочарован бардовским движением. Думаю, что сами барды запутались, кто же они. На диске «Лучшие барды России» рядом со значительными людьми, слушание которых и по прошествии времён – встряска, соседствует пьяное караоке. Это неизбежное побочное свойство любой партии, любого клана – там есть достойные представители и есть… другие. А мне-то казалось, что сам жанр авторской песни обязывает держать высокую планку, что бардом по определению не может быть глупый человек.
Нет, я не противопоставляю себя бардам. Я-то со всей душой… Бард Василий Васильевич Чукаловский учил меня 12-летнего именно на их песнях. Но потом мне, видимо, не везло на хорошие встречи – когда речь заходила о музыке, у них почему-то тухли глаза. Приведу только один пример, вам станет понятно. Как-то меня пригласили принять участие в совместном концерте с одним, как это называлось ранее, КАПом (клубом авторской песни). Ребята пели Окуджаву и Визбора и почему-то ничего своего. А после своего выступления, вполне успешного, услышал мнение с их стороны: «Что это ещё за опера тут?» Наверно, тогда их смутила “Ave Maria”, но это как раз и есть авторская песня, и я её автор. Справедливости ради скажу, что барды, конечно, люди умные. И разные. Просто этот жанр тесно связан со словом, и люди в нём, как правило, приходят к музыке через поэзию. А я пришёл в музыку… Да нет, – всегда был в ней. Моя мама – преподаватель фортепиано – я в музыкальной семье вырос. Было время, чуть не бил себя руками по голове, почти как Чайковский: «ну что мне делать, она звучит вот тут!» Как я себе объясняю природу своей деятельности: можно сказать так: «мне хорошо, потому что... светит солнце, погода хорошая, я понял то-то и то-то...» А можно просто крикнуть: «Урррааааа!» Второе мне ближе. Кстати, знаете, что цыганская музыка построена по этому принципу? Для цыган, а во мне есть немного цыганской крови, музыкальная составляющая песни всегда была на первом месте, а текст на втором. Отсюда все эти «нэ, да, лэ» – есть красивая мелодия, которая заполняется каким-нибудь, часто формальным, текстом. Из такого нестандарта и абсурда и получались цыганские шедевры. К слову, переводы некоторых опер построены по этому же принципу, но это как раз вызывает сожаление.
– Денис, но о ваших песнях не скажешь, что текст в них не играет роли. Вы с большой любовью буквально лелеете каждое стихотворение. И поэзия, на которую вы пишете музыку, далеко не простая. Думаю, авторы, с которыми вы сотрудничаете, довольны результатом работы с вами… Как вообще это происходит, вы обращаетесь к поэтам или они к вам?
– Происходит по-разному. Иногда обращение ко мне выливается в плодотворное сотрудничество, как получилось с авторами Apropos: «Литературные забавы». Но часто я сам, благодарный читатель, сообщаю поэтам, что на их стихотворение «случилась» песня. Как правило, получаю благосклонный отзыв. Необходимо, если это возможно, сообщать авторам о том, что их творение начинает жить какой-то другой жизнью. Думаю, им приятно, как и мне, когда я узнаю, что мои романсы и песни исполняются певцами или певицами, например на литературных вечерах.
– Возможно, вы слышали мнение, что такая музыка, какую пишете и исполняете вы, вся эта форма «человек с гитарой» устарела, что всё это было актуально в прошлом веке, а сейчас, с развитием технологий нужно развивать другие, неосвоенные направления?
– Ну вот, а я-то всю жизнь считал, что нет ничего актуальнее и прогрессивнее того, чем занимаюсь. Пройденным действительно заниматься неинтересно, но кто сказал, что в этом тандеме «голос-гитара» освоено всё? По-моему, долго после нас это искусство будет развиваться, улучшаться техника исполнения, можно помечтать и представить, что в консерваториях и музыкальных академиях будущих певцов будут обучать владению не только основным инструментом – голосом, но и камерному пению под собственный аккомпанемент.
– А разве сейчас этому не обучают?
– Узкая направленность – или вокалист, или инструменталист – гитарист, пианист… Нет, учат конечно певцов владеть дополнительным инструментом, но совершенно не применительно к пению. Похоже, большинству моих коллег по цеху недоступно ощущение полёта, когда мы сами, не слушая оркестр, не следуя воле дирижёра или концертмейстера, владеем ситуацией, направляем и себя и свою музыку. Я, кстати, и к своей деятельности в этой сфере отношусь как к полёту такому одиночному. Лечу и вижу – нет никого вокруг. И того ещё не было, и этого ещё не сделано. Вот пролетал прежде где-то здесь Александр Градский, Валерий Агафонов в таком же одиночном полёте – у него своя высота, другим недостижимая, – самобытная. Вот «азиаты» («АЗиЯ-плюс») то стайкой, то поодиночке своим курсом летят. Остановлюсь – повосторгаюсь Александром Деревягиным, например, и дальше, туда где не было никого и нет. Пока не все возможности человека как в творческом развитии, так в технике исполнения исчерпаны, нельзя говорить, что такая музыка устарела. Именно одиночки двигают прогресс.
– Это как в изречении кого-то из великих: «Просто талантливый человек видит, как много сделано в мире, а гений видит, что не сделано ничего…»
– (Смеётся). Кстати о гениях… Вот ещё почему я считаю музыку, которой занимаюсь, актуальной. Вы только подумайте: мы с вами живём одновременно с людьми, чьи произведения будут актуальны всегда – станут мировой классикой, т. е. мы живём в одно время с живыми классиками. Вот я понятно, что люблю читать поэзию, но мне нравится ещё и вычислять, размышлять, останется ли то или иное стихотворение в памяти людей? Надолго ли? Когда нахожу какое-нибудь невообразимое по силе стихотворение, мне хочется его бережно в руках людям принести: «Смотрите какое чудо! И ведь написано оно в то время, когда мы с вами ели, спали, с соседями, может, ругались. С его автором мы одним воздухом дышим сейчас. А вы занимаетесь глупостями, слушаете, смотрите ерунду… Это как если бы я Пушкина живого вам привёл…»
– Вы уверены, что это всё-таки Пушкин? Помнится, Евгений Евтушенко всё Пушкина среди современников искал. Кажется, не нашёл.
– Я – уверен. Говорю о своих ощущениях и уже ваше дело соглашаться со мной или нет. Того Пушкина, которого искал Евтушенко, не надо искать. Его не будет больше. За этими поисками можно пропустить очень многое. Пушкина нет – есть Соснора, есть Рупасов, например. Они удивительные, о впечатлениях от стихов каждого я мог бы долго рассказывать. Был Губанов, до сих пор непрочитанный многими. Они столпы для меня. И это для меня большая честь, что могу не только прочитать людям их поэзию, но пропеть – и так донести большему их числу и с большей вероятностью, что её услышат, и самому быть услышанным. Я с трепетом к современным молодым поэтам отношусь, они ведь не только для Бога, вечности и себя работают, но и для нас. Вместо того чтобы пиво пить и футбол смотреть сядьте лучше, почитайте интернет-публикации молодых. Их творения – пища для нас, каждый из них – целый мир, и если мы не читаем, не интересуемся новым, эти миры проходят мимо нас. Вообще же, исключая поиски пушкиных, если в поисках культурных явлений мы чего-либо не находим, то это не значит, что этого нет. Это значит, что мы не знаем, где это лежит. Плохо ищем или лукавим и совсем не ищем, или даже уже знаем, где лежит, но молчим. Тут я с Сократом согласен, с просветительской концепцией – беды мира от невежества. И посмотрите, насколько лучше стали писать в этом веке, актёры, музыканты стали больше уметь. И, слава Богу, ушло это поклонение кумирам, когда «все вас знают, все любят», не люблю, когда так говорят – это глупость. Никто сейчас не может быть известен всем и всем нравиться, как раньше – одна певица на всю страну, один художник, один клоун. Нет, мне нравится читать Рупасова, вам ближе Воденников, я Василия Жданкина слушаю, вы – Дениса Бережного, и где-то мы в предпочтениях, возможно, пересекаемся, потому что знаем и любим многих – есть выбор. Но и этого мало по большому счёту, всегда хочется чего-то ещё. Если ваше издание рассчитано прежде всего на читателя в провинции, вы должны это чувствовать. Москвы нет, Киева нет. Они не отражают эту жизнь в полной мере – всё нужно делать самим. Причём, не боясь казаться наивными, поскольку всегда найдётся особая правда, о которой никто кроме вас не знает и не сможет рассказать.
– Если говорить о вашем музыкальном языке, то что вы ставите во главу угла – интонационную выразительность, исполнительское мастерство, гармонию музыки и стиха, что-то другое? В чём секрет хорошей музыки? Мне показалось, что для вас это мелодия – уж больно красивые они в ваших песнях…
– Мелодия – это линия. Как линия рисунка у художника. Вспомните линии Тулуз-Лотрека, Модильяни, Пикассо. Кажется, одно непрерывное движение руки, рисующей контур, и мы видим характер, сущность человека. У хороших художников даже некачественное или чёрно-белое репродуцирование произведений, когда картина обесцвечивается, не портит это впечатление. Вот прямая аналогия с диктофонной звукозаписью. Ведь линия остаётся. Если вы умеете рисовать, т. е. сочинять мелодии, можете начинать надеяться на вечность. Георгий Свиридов говорил так: «Музыку у нас иногда обожествляют, но поверьте, там очень много техники. Но тайна – она лежит в мелодии…» Фразу эту он сказал своему другу, художнику Гелию Коржеву, когда речь шла о «мелодии» в живописи. Кстати к разговору о живых классиках, вот вам пожалуйста ещё один – Гелий Коржев.
Другой секрет – впрочем всё это секреты полишинеля – мелодия должна быть самодостаточной, а не просто бледным эскортом при стихотворении. Звучать в любом исполнении как целостное произведение и без поэтического текста. Так же как и стихи, на которые пишут музыку, которые не перестают быть самодостаточной поэзией, если их читать без музыки.
– Тогда мелодии каких произведений последних альбомов вы сами считаете наиболее интересными? Мне, например, очень нравится колыбельная на стихи Леонида Губанова.
– Сам для себя выделяю «Я живу», «Продолжение Пигмалиона». Песня «Я живу» была необычно написана. Как правило, музыка пишется на готовые стихи или наоборот – текст на готовую мелодию. В этом случае у меня была красивая мелодия к которой я планировал написать текст, т. к. подбирать стихи к готовой мелодии – дело редко заканчивающееся успешно. Но тут я прочитал стихотворение Юрия Арабова, которое мне понравилось – упрямый, волевой человек говорит, что в современном мире не умеет жить, но благодаря чему всё-таки находит для этого силы, и что немаловажно, всё это происходит на очень узнаваемом фоне, с привычными бытовыми подробностями. Очень сильное стихотворение, которое соединилось с музыкой, как пальцы двух рук могут сцепиться между собой в замок. И уже потом я дописал музыку припева, которая, на мой взгляд, тоже удалась.
– У вас своеобразная, необычная манера игры на гитаре, виртуозный стиль аккомпанемента. Вы его сами придумали?
– Тут как раз нет ничего необычного. Если играть на музыкальном инструменте четверть века, какой-то собственный стиль обязательно сформируется. Но я бы не сказал, что играю именно виртуозно, это слово больше подходит гитаристам, точнее будет – разнообразно. Просто аккомпанирую так, чтобы самому не было скучно ни играть, ни потом это всё слушать и смотреть.
– Кстати да, смотреть, как вы поёте, очень интересно.
– Телодвижения тоже важны. К разработке мизансцен и пластических движений я привык, когда пел в оперных сценах, а с гитарой в руках они тоже довольно хорошо смотрятся. Если не противоречат логике, музыке не мешают, естественно, и идут от души.
– В том, что ваш стиль сформировался только сейчас, позвольте с вами не согласиться. Я видел телевизионные записи двадцатилетней давности, там вы выглядите вполне музыкально сформировавшимся исполнителем – та же строгая форма: голос, гитара, та же благородная подача. Налицо приверженность однажды выбранной цели. Давайте вспомним истоки... Это правда, что вы начинали в подземных переходах?
– Смотря что считать началом. Но и в них тоже.
– Это же вообще опыт поразительный… Я даже не знаю никого, особенно из тех, кто потом пришёл в серьёзную музыку, кто бы мог похвастаться подобным. Как вам там пелось?
– Да нормально, даже интересно – в Донецке, по-моему, до нас таких музыкантов не было. Когда хочется петь, место – обстоятельство несущественное. Хотя мы – я то один, то с другом, который играл на сопилке – деревянной флейте – знали, в каком переходе лучше акустика (возле библиотеки Крупской), в каком больше заработок, а из какого нас могла погнать «крыша» (покровители) «вездеходов», как я по-свойски немного цинично называл безногих попрошаек на дощечках с колёсиками. Такой подъезжал к нам и снизу вверх заявлял: «Давайте отсюда – здесь я работаю». Мы уходили – им нужнее. Мы же хотели заработать на музыкальную аппаратуру, как тогда говорили «на аппарат». Вопреки расхожему мнению работа уличного музыканта – весьма выгодная. Во всяком случае, была тогда. Это было в новинку, люди останавливались послушать, удивлялись – подобное видели только по телевизору. Но так продолжалось лишь до павловской реформы – после неё стали кидать деньги менее охотно. А на первую зарплату, на получасовой заработок я, помню, купил себе балалайку.
– Вы вспомнили СССР, вы ведь ещё тогда начали петь?
– Да, застал ещё время, когда нам, нашей группе деятели, состоящие на госслужбе, говорили: «Зачем вы поёте этот рок? Почему бы не петь что-то вроде Пугачёвой, это всем понравится». Для большей жёсткости время было уже не то, поэтому такие намёки делали, для проформы. Скорее мы наступили на пятки уходящей цензуре, чем она давила нас. Уже шла демократизация. Были среди них даже люди, которых я вспоминаю с благодарностью, как например первый секретарь Ленинского райкома комсомола Виктор Сергиенко, внезапно умерший тогда же в молодом возрасте. Желание участия с его стороны, пусть никак и не реализованное, чувствовалось. Много чего было тогда, это отдельный разговор.
– Ясно, значит петь «как Пугачёва» вы отказались. А потом ещё высказывались с критикой в её адрес…
– Адресатом были слушатели, читатели. По поводу пресловутых фонограмм. Это ужас, по-моему, когда на одном концерте один за другим выступают поющие вживую европейцы и под фонограмму открывающие рот россияне – позорище перед всем миром несусветное.
– Как-то вы не очень эту певицу жалуете…
– Да нет, как я могу составлять мнение о человеке, не зная его? Не по чужим же рассказам. О творчестве да, – талантливая певица, в начале карьеры замечательная и ещё умеющая правильно распорядиться своим голосом и талантом. Мне как-то её эксперименты вроде песни «Бубен шамана» запомнились, по штамполомательскому духу она близка шедевру «А любовь-то лебедем» Толкуновой, это интересно. Людей, по-моему, плохих не бывает – бывают плохие поступки. «Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы», – это Екклесиаст. Вот плохие поступки осуждать нужно, что я и делаю. А заявить о ком-нибудь «плохой человек» – нет, увольте. Мы же многого не знаем. Вот был случай, я когда-то в 90-х пробовал предлагать свои песни для исполнения некоторым певицам (и Пугачёвой, кстати, тоже). Помоложе был, ещё не знал, что «если хочешь сделать хорошо – сделай сам». И вот приехала к нам в город София Ротару, я пришёл в концертный зал, где она должна была выступать, разыскал комнаты гастролёров, вижу, человек сидит, говорю: «Хочу предложить песни Софии Михайловне» и вдруг слышу из-за двери матерную брань в свой адрес. Повторять сказанное не буду – стараюсь, чтобы в моём лексиконе таких слов не было.
– Их Ротару сказала?!
– Нет, какой-то её сотрудник, но не охранник. Увидел меня, стал сдержаннее в выражениях, но ненамного, сказал, что ничем не может помочь. Будто я за помощью приходил… Не просил ведь – предлагал. Я, конечно, потом песни смог передать, но понял: чтобы не опуститься так, не потерять дар человеческой речи, как тот цербер, лучше с шоу-бизнесом дела не иметь. То есть можно видеть, что окружение, совершая неблаговидные поступки, бросает тень и предположить глупость, что недалёкие песни в репертуаре людей отупляют и зомбируют и предположить злой умысел, что под фонограмму рот открывает и предположить склонность к обману, но ставить ярлык «плохой», судить человека – не наше дело. Может он покается потом, спасёт кого-нибудь, может ещё что-то произойдёт, для нас незаметное, – мы не знаем, а знает Бог.
– По-моему, вы сейчас сделали не что иное, как осудили человека.
– Не человека, а поступки. Умейте отличать нюансы – мы не на интернет-форуме.
– Вот вы в шоу-бизнес не пошли, а кто-то на мат внимания не обратил, влез и добился…
– …успеха, правильно. А я добился успеха в музыке. Вы же понимаете, что для музыканта она важнее всего другого. Музыка и бизнес – вещи разные. Для работы в шоу-бизнесе бизнесмен должен обладать рядом определённых качеств, главное из которых – отсутствие ряда качеств. Его не должны беспокоить, например, необходимость полного погружения в творчество, необходимость прислушиваться к себе и своим желаниям, а не к желаниям людей с деньгами, необходимость распевки и психологической сосредоточенности перед выступлением. Не должны беспокоить прокуренные гримёрки или мнения совести.
– А вы откуда про прокуренные гримёрки знаете?
– О, ну мы же о шоу-бизнесе сейчас говорим, – не о музыке. То, что те певцы курят – общеизвестно, кроме того, я довольно долгое время в ресторанах и ночных клубах пел. Как раз там шоу-бизнес и ошивается, поэтому знаю. Одно время у меня даже продюсер был. Организовывал выступления, заботился о сценической одежде – комфорт и красота! Но потом – вот та система – он сказал, что необходимо купить для меня звания – ну эти «заслуженный», «народный», что уже было вразрез с моими интересами. Кстати, туда меня как профессионального музыканта приглашали: в перерывах между шумом-гамом музыкальная пауза. С отдельными номерами выступал в своём стиле: голос, гитара, без микрофона. Те же песни, что в альбомах пел, даже оперные романсы.
– Смелый вы, однако, человек: в ресторане – оперу петь…
– (Смеётся). Да, есть немного… Мне это нравилось. Слушатели даже не подозревали, насколько опера может быть близкой.
– И не страшно вам было такому интеллигентному, с консерваторским образованием? Всё-таки в ресторанах публика своеобразная.
– Нет, публика там разная. Ходил между столиков, так делали прежде и солисты в русских ресторанах Парижа – это очень удобно, происходит интересное эмоционально-эстетическое действо. Пели вместе с посетителями хором романсы, пел женщине какой-нибудь на цыганском языке задушевную песню глаза в глаза, а она так и таяла в это время. Не знала, что речь в песне всего-то, что «за рекой остановились цыгане». Шучу, конечно. Были хорошие и добрые моменты.
– Вы случайно Ахметову не пели?
– Ахметову?
– Ваш донецкий олигарх, разве не знаете?
– Да нет, Рахметова знаю – «Что делать?»… (Смеётся). А почему такой вопрос? Вы, наверное, хотели спросить, не был ли какой-либо человек на моём концерте? Ответ – всех своих слушателей в лицо не знаю. А если вопрос о прежних выступлениях, когда я ещё мог петь «кому-то» и «у кого-то»… Какой-то олигарх был, кажется звучала такая фамилия, но тот ли, или коллега его… не интересовался такими вещами ни тогда, ни теперь – не важно это. Понимаете, я разным людям пел, – я же сказал, что занимаюсь искусством очень современным, актуальным и делаю то, что повторить в той же форме невозможно – это очень самобытно, требует много сил, опыта, образования и не может цениться дешевле деятельности тех же упомянутых нами фонограммщиков. Поэтому и я среди слушателей какие-то лица, даже мной узнаваемые, видел, и понятно, что они за культурой следили, чтобы не отставать (мои концерты помимо прочего информативны, а о некоторых вещах стыдно не знать), или ради престижа…
– …или просто нравилось…
– …ну надеюсь. Одно дело – прийти на концерт модной певички, чтобы собою посветить, а другое – посидеть, тихо послушать настоящую музыку, ум и душу подпитать, – здесь люди себя не афишируют. Это же не какая-то там «живая музыка», это – музыка с кровью.
– Хорошо сказано, образно: «музыка с кровью»! Звучит как бренд.
– Это «живая музыка» – бренд, а музыка с кровью – факт. После исполнения некоторых экспрессивных песен я обнаруживаю, что гитара забрызгана кровью с пальцев. Сравните сами такую музыку с общепринятой «живой». И, честно говоря, я сомневаюсь в серьёзном и глубоком уровне личностной работы категории людей, о которой мы говорим. У меня какое-то предубеждение есть. Обязательная в их оценке презумпция вины.
– Да? А почему это?
– Понимаете, в отличие от элиты культурной, творческой или научной, где люди представляют самих себя, или, если хотите в другом измерении, всё человечество, полит-, властная и связанная с ними бизнес-элита представляют страну. Это такой уровень местечкового барина, как правило, раздающего своим крепостным конфеты по праздникам. А какая ж вы элита, если страна ваша валяется на задворках? Что-то здесь не так. Так не бывает. Всё-таки элита – это когда лучшие из лучших, а лучшие из худших – это так... «третий сорт – не брак». Ещё раз подчёркиваю, что ни о ком конкретно не говорю, потому что не знаю, лишь о том, что могут видеть все – в той стороне авторитетов нет, ярлык не соответствует содержанию.
– Так ли уж и не знаете?
– Ну знаю, что да, категория проблемная, трудно отдающая долги, например, не чувствующая такт в отношениях возможно так, как чувствуют люди менее обеспеченные, да, мало занимающаяся детьми. Но ведь в любой среде таких хватает. А чтобы не возникало трудностей – это из опыта: иногда кажется, что трудности с ними просто катастрофические – нужно свести общение с такой элитой к минимуму, в чём, кстати, помогает их самоизоляция. Я заметил – когда люди, стремящиеся быть добродетельными, тесно общаются с пожелавшими быть порочными, то начинают прощать им то, что не простили бы, с чем спорили бы и боролись в обычной своей жизни. Но борьба нужна, поэтому нужно дистанцироваться.
А вообще эти разговоры об олигархах и само это слово набили оскомину. Претит уже как модная нынче шавочья травля богатых, так и провинциальные сплетни с придыханием – природа этому одна. Множество менее известных, но гораздо более достойных людей требуют внимания – вот о них говорить интересно.
Возвращаясь к вашему вопросу о том, было ли страшно, – если уверены что то, что вы делаете – искусство настоящее, не должно быть страшно. Даже если кому-то жанр не нравится, если кто-нибудь к другой музыке привык и не знает, как эту оценивать, он не может не видеть, что человек в поте лица работает, что вся жизнь на это положена. Пиросмани из, казалось бы, примитива сделал смысл своей жизни. Если бы он одну работу после себя оставил, может и было бы под вопросом его искусство, но ведь по всему Тифлису его вывески и картины висели. И пусть талант посмертно оценили, но труд оценивали при жизни. Люди всегда обратят внимание на трудящегося человека, потому что это редкость (смеётся).
А страшно всё-таки было один раз, и даже очень. Это одна из причин, почему я перестал петь в ресторанах, и вообще в выступлениях избирателен. Я уже говорил об этом случае в связи с одним интервью исполнителя так называемого русского шансона. Он в интервью под названием «Я пел и под дулом пистолета» придумал бравировать этим фактом своей творческой биографии, подспудно там прочитывалось: «вот, дескать, какой я тёртый калач». Это естественно для представителя этого жанра – так использовать ситуацию для поднятия статуса и подогрева интереса к себе. А почему я-то, дурак, этим не воспользовался, я же был в похожей ситуации? Да потому что не придал ей значения – это нормальный путь музыканта на земле. Думаю, со многими музыкантами случалось подобное. Но когда происходит такая романтизация хулиганского образа жизни – это безответственно и этому нужно противопоставлять свой опыт. В грязной стране быть грязным – не подвиг. Вы попробуйте быть чистым.
Рассказываю вам специально. Я пел у одного человека, как бывало – мы вернулись во времена очень похожие на средние века и эпоху Возрождения, когда заказчики, люди обеспеченные, могли пригласить музыканта, художника или скульптора к себе в дом. Кроме церкви именно в домах таких заказчиков и развивалось тогда искусство. И вот в какую-то минуту, когда я пел, он достал из ящика пистолет и нацелил на меня. Был он на расстоянии около метра от меня, в другой руке держал бокал шампанского, а у меня в руках гитара. Он расчувствовался – я много пел перед этим, а он много пил и стал совсем неадекватным. И вот одна песня его особенно зацепила и он сказал: «ещё раз». Я спел. Понимал, что нельзя делать резких движений, нельзя останавливаться и ошибаться. Допел. «Ещё раз!» Когда я третий раз пел эту песню, у него появились слёзы, рука с пистолетом стала дрожать… В общем, обстановка была нервной… Так мы прошли какой-то пик напряжённости, после которого он успокоился и бросил пистолет рядом со мной. Я не хотел туда смотреть – мне неинтересны такие вещи, и он его спрятал. Всё закончилось благополучно. Вот так я пел трижды одну и ту же песню под дулом пистолета.
– Что же это за песня? Ваша?
– Не скажу. Не хочу говорить. Хорошая известная песня. Но слова в ней под стать обстановке. О чём я думал тогда?.. Картины страшные видел перед глазами – куда попадёт пуля, куда польётся кровь – на гитару? Сразу ли всё для меня закончится или нет? Если не сразу, смогу ли сделать звонки по телефону, почему именно в этот день, что это вообще за день, были ли предчувствия? Ругал себя, что согласился прийти сюда, много-много ещё о чём – три песни длятся довольно долго. И пел, надо сказать, хорошо, как в последний раз – для меня это так и было. И такая мысль была: «ну и хорошо, что вот так – во время пения, – для певца это нормально». Бахвалиться я не буду – мне было страшно, но, в общем-то, терпимо.
– После того случая вы встречались ещё с этим человеком?
– Нет, и не желаю. С извинениями он не звонил.
– Ну а его-то можно назвать плохим?
– Нет, не назову. Человек он не плохой. С обыкновенным хамством я часто сталкиваюсь – погрешности воспитания норма наших мест. Но не только в этом дело. Просто когда я смотрел на него, мне показалось, что у него в глазах… Что это не он сам, а бес в нём сидит и всё это творит. Что-то значит в жизни у него не так, мне его даже жалко стало. Может он когда-нибудь прочтёт это интервью. Что ж, пусть знает: с музыкантами так нельзя поступать – это плохо.
– Да и с не музыкантами тоже…
Фрагмент эссе Дениса Бережного «Песня, которую не хотели».
«Петь под прицелом мерзко, отвратительно; и в то же время жалко видеть глаза человека, ставшего целящимся в тебя самодуром, одержимым бесами. Но певец приходит в этот мир чтобы петь, и именно пение, честно говоря, спасает от страха. Бахвалиться тут нечем, а нужно работать и в таких условиях. Это и забыть хочется, да нельзя, – чтобы не дать себя обмануть апологетам пацанячьей криминально-армейской романтики. Чтобы всегда ответить им: "нет, ребята, это мы проходили и поняли – в этом мире можно быть лучше"».
– Слушайте, сколько событий интересных было в вашей жизни и это ещё не всё, наверное…
– Не всё. Я вам многого не рассказал.
– Вы мемуары не собираетесь писать?
– Шутите? Мне 35 только и многое, надеюсь, ещё будет, и потом столько слов в мире звучит ненужных – нужно только самое важное говорить. Вот музыки по моим ощущениям не хватает. Её писать хотел бы продолжать. Для меня, простите, и наша беседа не очень существенна, не по словам, не по этой болтовне потом меня оценивать будут. Но в чём-то вы правы, возможно, некоторым был бы профессионально интересен и полезен, например, сравнительный анализ трудностей, с которыми сталкивается музыкант, придя петь в подземный переход и, допустим, в филармонию.
– Эти места можно сравнивать?
– Почему же нельзя, разве эти госучреждения, филармонии, уже заслужили пиетет? Как вы понимаете, я могу сравнивать эти места. И для меня была забавна схожесть разделения сфер влияния там и там.
– У вас было множество концертов, вы выступали во многих местах, шутка ли – от подземных переходов до театральных залов, – были среди них для пения, особенно для такого как у вас, какие-то уж совершенно необычные, неудобные? Неужели никогда не было провалов?
– (Улыбается). Считаю, что провалы – хотя бы один – необходимы. Это хорошая закалка. Конечно, если это не история Луиджи Тенко, итальянского кантауторе, который после провала покончил с собой. У меня был один провал – нужно было петь во время показа мод, когда манекенщицы дефилировали по подиуму в нижнем белье…
– Вы сумасшедший!
– …в моём формате: голос, гитара, без микрофона.
– Зачем вы пошли на это?!
– Меня пригласили петь так с целью необычного эксперимента. Да что мне терять?! – Что бы ни было – всё можно пережить. Говорю же, я уверен в своей музыке. Но на этот раз ошибся – она не могла быть фоном, она слишком самодостаточна. Её нельзя удлинить на полминуты или сократить на полфразы, она должна звучать столько, сколько нужно ей, а не манекенщице. Получилось нехорошо. Возможно, даже не все это заметили, но я знаю, что это был провал. Потом это ещё показали по телевидению, – хорошо, что я не смотрел.
– Да, неприятно.
– Не то слово. Зато теперь я знаю, что провал проявляется внешне каким-то нервным тиком, дёрганием головой несколько дней, а внутренне – самокопанием. И самое главное – время таки да лечит и всё забывается. Проваливались многие великие люди, проваливайтесь и вы смелее!
– Скажите, вам ведь приходилось участвовать в одних концертах с фонограммщиками?
– Да.
– Я вот почему спрашиваю, есть мнение, что артисты, работающие под фонограмму и «живые» музыканты всё-таки не должны выступать «на одном поле», уж очень в неравные условия они поставлены…
– Очень жаль, что уже десятилетие нового века прошло, а до сих пор такая проблема существует. Она сохранится, пока не будет чёткого разделения по жанрам: мухи отдельно, котлеты отдельно. Ведь посмотрите, что произошло, например, с шансоном. Наблатыканые песенки низкого качества пожелали в бывшем СССР называть шансоном, но теперь, когда огромный пласт настоящего исконного шансона переведён на русский и исполняется, и у людей открываются глаза, куда прикажете запихнуть этот псевдошансон? Как его привязать к интеллектуальному искусству? У специалиста по шансону, переводчика Ирины Олеховой есть замечательная, остроумная публикация по этому поводу «Откуда у наших французская грусть», почитайте. Или что такое сольный исполнитель? Читаю в новостях: «такой-то распустил группу и начинает сольную карьеру». Мне, в силу понятных причин, он начинает быть интересен. Но слушаю музыку и что же… Опять звучит чуть ли не оркестр. А работа новоиспечённого солиста в чём? Мне как слушателю такая подмена понятий доставляет неудобство. Если в СМИ это – «сольный исполнитель», то как тогда называть настоящего сольного исполнителя, музыканта-одиночку? Вот так же нужно наконец привыкнуть, что артисты, открывающие рот под фонограмму – это не музыканты и не называть их таковыми. «Артисты оригинального жанра», как угодно, но не музыканты. Сил и нервов музыкант затрачивает несоизмеримо больше, чем артист жанра без названия, пока просто артист шоу-бизнеса, но выступают они иногда вместе, а в репертуарах бывают даже одноимённые произведения. Из-за этого возникают недоразумения – конкуренция там, где её не должно быть и сравнение того, что нельзя сравнивать. И даже если на эстраде поют вживую… Жанр жанру рознь.
|
Я болен / Je suis malade
|
– Что делать?
– У музыканта должна быть гордость, она и подскажет, что делать. Требовать уважения – у непонятливых запрашивать соответственно увеличенный, достойный гонорар, причём независимо от предпочтений публики. А можно наоборот спеть бесплатно в своё удовольствие или вообще отказаться выступать. Всё. В конце концов, музыка – больше, чем шоу, она может себе позволить и не “must go on”. Вокруг и без того много несправедливости и не надо увеличивать её размеры.
– А я думаю, эта проблема подмены понятий существует ещё и потому, что многие люди просто не знают, что такое настоящий музыкант, одурманены, превратно понимают, не слышат вашу работу.
– Да, а в чём трудность? Дорога совершенно открыта, запретов нет. Благородную поэзию вам преподносит благородная музыка. Всё искусство – архитектура, живопись... – открыто, доступно. Другое дело, что те, о ком вы говорите, сами не хотят идти по ней. Некоторые идут, но многие не хотят, не понимают выгод. Вот в этом трудность – в понимании. Это для меня упоительный восторг уже открылся, для других нет. И вот тут у меня частенько дилемма: иногда я думаю: «Ну это же так просто, солнышко. Я всегда готов объяснить, если ты не поймёшь. Да и что непонятного? Я же понимаю, объясняю сам себе. Иногда трактую по-разному, но объясняю. И ты это можешь». А иногда хочется плюнуть: «Ради кого стараюсь? Ты же не не можешь, ты не хочешь понять». Обычные, знакомые многим, мысли. В связи с этим мотивы экстремального пения на чужой территории не всегда чисты и благородны. Иногда просто эгоистично не хочется отказывать себе в удовольствии, выступление – это праздник, и прежде всего для себя.
Я же тоже не люблю заумь, бессмысленные непонятные вещи. Но некоторые так просты.
|
Хорошо! |
Что я могу ещё сказать? Если что-либо непонятно, я готов объяснять. Например, как я понимаю ту или иную фразу у таких непростых поэтов как Виктор Соснора. Почему же не помочь, если интерес искренний? Было бы время...
– Как в вашем понимании можно измерить такие понятия как «успех», «профессионализм»?
– Давайте определимся в значении: успех – это хорошие результаты. Самое главное – успех не измеряется деньгами, аплодисментами, количеством концертов и слушателей, продажей дисков… Я поясню. Не люди определяют успех творчества. Вспомните Баха, – понимание того, что его музыка успешна, дошло до людей спустя целый век. Я уже вспоминал сегодня о Гелии Коржеве. Даже в Википедии, этой народной энциклопедии, он не удостоен маломальской статейки. Зато всякой шушвали там полно. Хотя кажется все, кто видит его работы, признают что он – большой мастер и живопись его уже стала классикой. И после этого мне будут рассказывать, что об успехе можно судить по количеству упоминаний в интернете? Успех часто окружён молчанием. Иногда почтительным, но часто тупым и неблагодарным. Я вообще считаю (и история со мной согласна), что концертная практика необязательна. Аплодисменты не показатель, они часто мешают. Не надо судить об успехе по количеству аплодисментов. Я иногда прошу, чтобы люди не отвлекались на хлопанье и глубже слушали. Удачная практика – не аплодировать во время исполнения циклов. Не надо судить об успехе по количеству прослушиваний. Если вам нравится произведение, ни к чему крутить его по многу раз. Оно уже осталось у вас в голове, разместилось на отдельной полочке и когда нужно даёт о себе знать. Мы с вами в августе разговариваем и у меня сейчас в голове крутится: «Август в звёздные метели гонит нас из дома…» Дольского. Не обязательно слушать эту песню ещё раз, она уже и так звучит. Не надо судить об успехе по количеству концертов. Много концертов – это «чёс». Я часто отказывался от выступлений независимо от предложенной суммы денег. Лучше самому организовать один бесплатный концерт в комфортных условиях для приятных грамотных слушателей, чем бесконечно играть в чужие игры. Ну по чему ещё судят об успехе?..
– Некоторые судят по сумме гонораров.
– Цинизм современного афоризма «Деньги не пахнут, пахнут те, у кого их нет» не говорит – кричит о том, что деньги конечно пахнут, а руки некоторых дающих просто смердят. Давать-то дают, да кто ж у них возьмёт? Не критерий успеха и количество слушателей. После известного эксперимента Белла и Вайнгартена рассказы любого музыканта о тысячах поклонников нельзя воспринимать всерьёз. Вы никогда не узнаете их истинное число – во-первых, рейтинги врут, во-вторых, потребителей вечных произведений намного больше, чем потребителей модных однодневок, поскольку живут они на протяжении не одной эпохи, потребление растянуто во времени. И потом разве важно количество тех, кому нужно ваше творчество? Из истории мы знаем, что часто число первых слушателей, зрителей, читателей оценённых впоследствии произведений стремилось к единице. Когда-то один бывалый музыкант, услышав мои первые работы, сказал: «Его музыка никогда не будет популярна сразу у всех, но для некоторого количества людей она будет на первом месте». Если бы я знал, что у меня только один понимающий слушатель в далёком городе, этакий Дениска номер два с таким же мировоззрением, перестал бы я петь? Даже если бы и такового не было, не перестал. Сейчас я просто приятно удивлён, что их, Денисок, много больше чем я думал.
– Возраст ваших Денисок каков?
– Зрелые, серьёзные люди. Уважение у нас обоюдное. Я недавно прочёл фразу об одном человеке: «он не стремился выглядеть лучше, умнее своей публики» и подумал, что сам я стремлюсь достичь уровня своей публики, ведь он, этот уровень, в отдельных случаях весьма высок. Я хочу расти, и мне очень лестно, что такие люди слушают мою музыку. А вот к молодым людям у меня отношение сложное: если вижу, что меня слушает молодёжь, сразу думаю: что я сделал не так? Где сглупил? Я иронизирую, конечно, – молодёжь разная: кто-то незрел пока, – ничего, подрастёт, придёт ко мне позже, а другой серьёзен уже в молодости. Да что я говорю? У меня же есть специальная детская программа – там слушатели понятно какого возраста. Но вообще я ловец крупной рыбы (смеётся).
– Вы так и не ответили, чем же определить успех?
– Я думаю, отгадка есть в Библии: «И увидел Бог, что это хорошо», когда сам сотворил небо и землю. Никто кроме вас не знает, как нужно – творец произведения сам чувствует, насколько хорошо то, что он создал. Или насколько точно он угадал то, что надиктовали ему свыше.
– Вы знаете, сейчас, когда ситуация с музыкой и с музыкальной индустрией такая сумбурная; музыку не покупают на дисках, а скачивают в интернете; институт «звёзд» дискредитирован, а новая иерархия не укоренилась; прежние музыкальные формы неактуальны, а новые находятся вне поля видимости…
– …но они состоялись, хотя и вне поля видимости…
– …у многих не выдерживают нервы и они начинают писать свои манифесты, в которых пытаются донести, а по правде говоря, как вы заметили вначале, популяризировать свои творческие принципы. Скажите, с точки зрения ваших творческих принципов, каким вы видите современного профессионального певца?
– О, это интересный вопрос. А я уж было испугался, что вы спросите, не хочу ли я написать свой манифест... Не знаю, насколько это покажется странным, но я в этой ситуации, которую вы так правильно описали, чувствую себя комфортно и мне не до манифестов. И о многих причинах этого комфорта я вам уже рассказал. Сразу отмечу, что «современный» для меня – это вневременной. Образ профессионального певца, певца-профессионала у меня в голове – как слушатель я представляю человека, которого хотел бы слушать, которому мог бы доверять, а потом как певец по мере сил стараюсь ему следовать. Возможно, самый главный признак современного профессионального певца в умении или хотя бы стремлении не поддаваться соблазнам. Потому что, по-моему, это главные враги современного человека – множество соблазнов из-за изменения жизни, увеличения объёмов информации. Так вот умение жить для человека и профессионализм для певца заключается в непопадании под это влияние. Какие-то признаки сопротивления должны быть. Важно, чтобы он был живым, интересным, был всё-таки в контексте происходящего. Имею в виду, что негоже демонстрировать столичное незнание провинциальной жизни и провинциальное незнание жизни любой, и то и другое я считаю неприличным. Всегда смотрю, на чём стоит певец, на какой почве, что за ним, конечно, подразумевая не клановость, а принципиальность. И что над ним. Рука государства или чистое небо – не брал ли, например, позорящих званий и наград, а если брал, то почему? Да, должен оговориться, под государством подразумеваю не власти, как часто путают, а народ, население, граждан.
Фрагмент статьи Д. Бережного «Дом Гауди в Донецке. О трудностях самоидентификации украинских мещан».
«Памятники знаменитостям нужно ставить там, где они реализовали себя и получили признание, а не там, где они родились. Все памятники – в Москву. А в городишках – только траурные мемориальные доски на гор-, облисполкомах: "Здесь родился такой-то, но памятник ему стоит в Москве, в Петербурге, в Европе, в Америке… потому что мы, лопухи, не признавали и гнобили талант". В свою очередь знаменитости, чтобы не стать жертвой посмертного акта некрофилии со стороны опомнившихся земляков, должны оставлять некое завещание, в котором обозначить своё отношение к родине, как это сделали, например, Моцарт и Кафка. В свете их ненависти к родине мемориальные объекты, привлекающие туристов, нет, деньги туристов, приобретают явно кощунственный смысл.
…Необходимо освободиться от любви к этому "нечто", что у нас называется родиной».
– …Важен ли диплом с надписью «певец», чтобы считаться профессионалом? Как обладатель такого диплома скажу: нет, не важен. Другое дело – здоровая вышколенность на фоне многолетнего повсеместного разгильдяйства. Люди соскучились по ней. Для меня важнее было пройти эти девять лет ученичества в консерватории…
– А почему целых девять лет?
– Ну я всегда шутливо отвечаю, что хотел всё знать. С 92-го по 2001-й. Важнее попеть разнообразный репертуар в невообразимых количествах, полностью потерять голос на год и восстановиться…
– Вы теряли голос на год?..
– Да, записочки писал – вообще не мог говорить, потом сипел – такое осложнение было после гриппа. Кстати, именно тогда, когда врачи говорили, что голоса возможно уже не будет, я понял, что он – не главное. Когда есть, что петь, то можно и сипеть. То есть я с недоумением отношусь к таким вокалистам, которые озабочены верхней или нижней певческой формантой, пением «в маску», продыхом, микстом, всякими такими вокальными вещами более чем развитием личности. Слушать их неинтересно. Также не люблю, когда мой голос оценивают с позиций классического пения. Считаю, что в техническом вокальном развитии достиг определённого результата, после которого могу себе позволить выйти за рамки и петь в собственной, естественной манере. То есть чтобы давать оценки моей деятельности или голосу нужно знать, как играть в мою игру – изучить её правила. Например, что процессы пения и собственного аккомпанемента на гитаре происходят одновременно.
– Вы так настойчиво повторяете об этом… Неужели кто-нибудь до сих пор не понял?
– Да. Например, когда неудавшиеся вокалисты подаются в критики, на это жалко смотреть. Сколько бы ни повторял, кто-нибудь скажет: «а Лемешев это пел лучше».
– А при чём здесь Лемешев? Он разве играл на гитаре?
– Даже не знаю, что сказать… Мне об этом неизвестно. Может быть, кто-то что-то раскопал? Может быть эти люди – хорошие историки?..
– Я думаю, хорошие завистники они, а не критики и не историки.
– …Также не люблю манерничанья, которым грешат некоторые известные вам вокалисты-«губки жопкой». Из-за этой неестественности часто недослушиваю произведения до конца – не хочу тратить жизнь впустую. Приходится констатировать, что в наше время мы вошли с кучей штампов, выработанных предшественниками. Это что не нужно в пении. А что нужно?.. Нужно побольше пафоса.
– Побольше? Вы не ошиблись? Может быть «поменьше»?
– Нет. Чего, скажите, достигли беспафосные? В чём их достижения? Эта простота уже унизительна для всех, и для производителей, и для потребителей. А сложного, возвышенного не найти. Нет, не ошибся. Важно ещё чтобы певец умел писать сам. Современный профессиональный певец должен уметь писать – меньше зависимости от авторов, больше самодостаточности. Если талантливый человек талантлив во всём, то и не стоит ограничивать таланты – создавайте репертуар сами. А для этого важен опыт.
– А если у самого не пишется?
– Если не писать, то по крайней мере уметь писать, чтобы общаться с авторами на их языке. Когда непишущий певец «строит» пишущего или автора, это как минимум некрасиво. Понимать каждое их слово, уметь объяснить даже детям неявные смыслы постмодернистских произведений, о чём собственно вы сейчас поёте.
– Извините, а о ком вы сейчас говорили, об абстрактном образе современного профессионального певца или о себе?
– Я рад, если вы не видите разницы. Значит я приблизился к цели (смеётся).
– Готовясь к интервью, я наводил справки и обнаружил, что вы не очень-то публичный человек, иные, записав пару песен, ходят со звездой во лбу, вы же более чем за 20 лет активного творчества сделав так много, записав десяток альбомов, остаётесь тёмной лошадкой даже для своих слушателей. Это жизненная позиция или так складывались обстоятельства?
– Возможно раньше я и хотел какой-то славы, было приятно, идя по бульвару, слышать свою песню от совершенно незнакомых людей. Но это было так давно. То, к чему мы стремились, со временем становится неприятным. Сейчас я хочу просто заниматься музыкой, потому что она даёт ответы на вопросы, гармонизирует жизнь, как любое другое творчество, оставляет нас в живых. Иначе было бы трудно найти смысл быть на земле. Я иногда думаю, что не так уж необходимо делиться своей музыкой с другими – в конце концов, творец может скрыть плоды своего труда. Но, поскольку сам жду такой же открытости от других, выпускаю своих лошадок на волю, может кому-то они тоже принесут ответы на вопросы. Так что неважно, какой я, – кстати, нужно понимать, что будь любой деятель чуть другим, ничего из того, что им создано, не было бы. Поэтому нужно принимать людей такими, какие они есть, если мы интересуемся их работой. Главное, что мои песни – лошадки светлые. Пока так.
– О чём ещё мечтаете, кроме музыки?
– А, любимый журналистский вопрос. «Скажите мечту». Как-то, отвечая на него в интервью, сказал, что возможно это и чересчур возвышенно, но хотел бы, чтобы люди наконец поумнели. А в ответ: «Ну… может быть есть что-то более реальное?» Более реальная мечта – пожить подольше, чтобы сделать побольше. Но я действительно вижу в просветительстве по мере сил, вместе со всем остальным, конечно, цель своей работы.
– Настрадались вы, видимо.
– Вижу, что раньше было не так. Могу сравнить. Думаю, что сейчас могло бы быть по-другому. В мире очень мало музыки и очень много дураков. Это моя правда и я знаю о чём говорю. И не надо бояться обвинений в гордыне, потому что опять же знание о способностях людей не даёт возгордиться. Если один что-то понял, то почему в тех же условиях не понял другой? И тут тоже не надо бояться высокого штиля и пафоса.
– Как вам начало века? Что-нибудь знаковое, кардинально новое в культуре вы для себя нашли?
– Первое десятилетие – это послезвучие предыдущего века. Вспомните, похоже было в 20-м. Значимые направления – авангард, постмодернизм – возникли не сразу. Абстракционизм выстрелил в 10-х, хотя и заряжали, да, раньше. Но в девятисотые ещё дописывали импрессионисты, постимпрессионисты, слепнущий Моне… А в 19-м… Романтики не сразу появились, сначала доигрывал свою игру Бетховен. Да и в 18-м было так же. Теперь будет похоже, я думаю. 21-й век в культуре начинается только сейчас, так что посмотрим, надеюсь, будет не менее интересно.
«Третий мир», август 2009 г.
Дмитрий Лапин
© Денис Бережной, denysberezhnyi.com.ua