2006.03.17 ушёл из жизни давний друг, смелый журналист
и соратник по творчеству Сергей Коротич.
Ему был 31 год.

Памяти Сергея Коротича

Словно пущенная стрела 
Ты пронзаешь немую грудь. 
Ты не знаешь, но ты смогла 
Жизнь вернуть. 

Словно пущенная стрела 
Ты пронзаешь меня опять. 
Ты не знаешь, но ты смогла 
Жизнь отнять. 

Всё, что не увижу… 
Всё, что не найду… 
Всё, что ненавижу… 
Всё, что люблю — 
Отдаю. 

Словно пущенная стрела 
Ты умчишься куда-то прочь. 
Ты не знаешь, но ты смогла 
Сделать ночь. 

Словно пущенная стрела 
Возвращаешься, будто тень. 
Ты не знаешь, но ты смогла 
Сделать день. 

Всё, что не увижу… 
Всё, что не найду… 
Всё, что ненавижу… 
Всё, что люблю — 
Отдаю…

Его ранняя смерть была предполагаема, но, конечно, не ожидаема. Ожидалось всё-таки другое, — что вот он придёт или позвонит и скажет, что у него всё хорошо, что работает, и наладил, наконец, свою жизнь. И что это будет правдой и будет окончательно.
Но э т о произошло и не удивило, поскольку потеряли мы Серёжу уже давно. Полжизни он рос, а вторую половину — умирал. Метался, искал себе место и может быть, наконец, нашёл…

Да, 31 год — это конечно мало, но всё-таки у Серёжи была насыщенная жизнь. Родился в Африке, в Алжире (в детстве на французском говорил, как на родном), поездил по миру — Европа, Прибалтика, Ленинград, Москва, Запад Украины, Центр, Восток. В небе полетал, в море покупался, на лошадях покатался, мотоцикл у него был, друзья — байкеры. Женщины его любили, девушки (симпатичный «скорпион» — ясное дело!), в истории с ними попадал — не без этого. Работа интересная — скандальный журналист (а впрочем, работ было много — строитель, продавец CD-дисков, компьютерщик, пекарь, сторож, не все я, видимо, знаю). Песни писал, стихи, прозу. И над всем этим — неудовлетворённость, свойственная романтикам.
Он был очень обаятельный, и я никогда не видел его злым. Он мог гневаться, сердиться, если что-то его возмущало, например, несправедливость мафии нашей донецкой или подлость людская (О, с ней он был знаком хорошо. Рассказывал: попав в больницу со страшным гноящимся ожогом, вдали от дома, когда денег нет и документы украдены, буквально умирая, попросил у молоденького врача воды. «Да много вас тут таких. Всем воду подавать?..» — врач принял Серёжу за бомжа, что, впрочем, почти так и было в то время, но что это меняет в людских, человеческих отношениях? «Как я хотел дать ему в морду! Сил не хватило…» — вспоминал он. Притча!). Но зла, такого, которое мы читаем в глазах, с уничтожающей недоброжелательностью, направленной против человека, у него не было. В драках ему доставалось больше других, потому что был добр и верил в законы и соблюдал правила, мало понятные тем, с кем дрался. И в этом он был н а ш.

Я знал Серёжу с конца 80-х. Познакомились мы на гребне волны рок-движения. Тогда многие писали песни, писал их и Сергей. Вместе играли в группе «Провокация», выступали, — гаражи, чердаки, подземные переходы, улицы, потом ДК. В группе он играл на гитаре. А как-то летом немалой компанией взяли и полетели в Ленинград, благо тогда в Советском Союзе цены на самолёт были не запредельные. Летали подышать воздухом Русского Рока. С наивным и не совсем серьёзным желанием записаться в рок-клуб. Думали — вот мы придём, а там за столом сидит какой-нибудь рокер (ну, например, Виктор Цой) и записывает всех желающих в рок-клуб…
Помню, мы конечно же не знали адреса Ленинградского рок-клуба и просто в метро спросили у первого попавшегося человека (с бородой, а значит умного), не очень надеясь на то, что вообще кто-нибудь нам скажет о подпольной и неофициальной, как нам казалось, цитадели рок-движения — в нашем-то городе за рок по головке не гладили. Бородач сразу ответил нам: «рубинштейнатринадцать». Он сказал это, будто проснувшись, и улыбнулся, добро и с хитрецой глядя на нас.
(К слову, на месте, на Рубинштейна, 13, какие-то панки Цоя обозвали «попсовиком», но предложили купить у них плакаты с изображением его и любимого Серёжей Кости Кинчева.)
На тех, кто поварился в том котле, рок-музыка конца 80-х оставила невидимый, а иногда видимый и материальный, в виде дырочки в ухе для серьги, или более существенный след. Уже много позже, работая журналистом, Сергей встретился со многими публичными фигурами и среди них с Константином Кинчевым, к творчеству которого он относился с особым трепетом и знаю, что эта встреча была особенно важна для него.
Воздухом свободы мы тогда надышались вволю, чересчур и, как стало ясно только теперь, до кессонной болезни. Шумные рокеры на мотоциклах гоняющие по ночному Ленинграду, живая крыса на плече панка на Невском проспекте, атмосфера города-балагана на площадях и криминальная атмосфера подворотен, девочки-«алиски», уличные музыканты на каждом шагу… и как следствие — наше опоздание на обратный поезд, — беспечная юность…

Потом было сложнее. Серёжу забрали в армию. И не просто в армию, а в стройбат, «в самые страшные войска, которым даже автоматы не выдают (чтобы друг друга не перестрелять)».
Когда мне по телевизору показывают, какое супермощное оружие придумано для наших солдат, как суперсовременно, круто и даже модно выглядят они в пятнистом камуфляже или в «афганке», я вспоминаю Серёжу, приехавшего в недолгий отпуск в замызганной, вылинявшей форме советского образца (при том, что СССР к тому времени давно распался) с огромным безобразным чернильным пятном на груди. И мне сразу становится ясно — где телевизор, а где Мы.
Тогда он был отстранённый, «не от мира сего», а от мира армейского, как, собственно, и все другие, знавшие об армии и дедовщине не понаслышке, как мы — гражданские, а изнутри, как жертвы, а после — творцы, авторы этого преступного таинства ломки человека, или скорее как винтики пущенного кем-то когда-то механизма, или звенья цепи. Какая же БЕДА — эта наша «школа жизни»! Она — школа смерти. Кто ответственен за мальчиков, забранных, оторванных у родителей?.. Те, кому они нужны — мама и папа, отдают их тем, кому мальчики не нужны. По одну сторону линии-границы нужность и ответственность, по другую — ненужность, безответственность и БЕДА.
«Мы не врачи, мы — боль». Нет, я — врач, я дам совет:
Ну НЕ ХОДИТЕ! Не ходите в армию, мальчики.
Любыми средствами и путями нужно бороться и цепляться за ЖИЗНЬ.
И не отдавайте никому своих детей, родители!

Сергей долго отходил от армии, оттаивал, но, по-моему, полностью так и не оправился. Спустя, может быть, несколько лет, он стал почти прежним обаятельным Серёжей, но таким чистым, наивным, каким мы его знали до службы в армии, я не видел его уже никогда.

Да, это правильно — так относиться к властям предержащим, как это делал Сергей. «Чиновники не должны забывать, что слуги — они, а не мы». Ты — слуга народа, и значит изволь не прятаться от телефонных звонков, изволь объяснять, чем занимаешься, и отвечать на неприятные вопросы. Серёжа сбивал фальшивый лоск с этих людей, когда приходил в обл- или горадминистрацию в привычном для себя облике не очень опрятного неприлизанного байкера, и ведя себя довольно раскованно. Он знал цену чиновничеству, встречался со многими нечистыми и нечестными людьми; иногда, защищая одних от других, попадал между молотом и наковальней, был неудобен и получал угрозы. Смелый профессиональный журналист, он знал суть всех ветвей власти, включая ту, к которой принадлежал сам, и знал их беспомощную зависимость.
Но потом он подвёл под журналистикой черту, как бы резюмировав — «Тщета»…
«Людям кажется, что журналист — профессия творческая, а это — просто молоток, которым забивают гвозди». (Эти «гвозди»-статьи и сейчас легко найти в интернете, — то, что осталось в память о нём и его работе в «Негоцианте», «Донецких новостях», «Галицких контрактах».) Но сам он был человеком со слишком тонкой душевной организацией. «Я не молоток, я — микроскоп. И больше так не могу», — говорил он перед тем, как всё бросить и уехать — совершить такой, очень мужской поступок. Уехать неизвестно куда — просто на запад. Может, в Европу… Доехал до Киевской области… дальше приключения и переделки, а попросту метания и отчаянье. Больной и раненый физически, и уже фатально — душевно, вернулся домой, чтобы, пометавшись ещё совсем немного, закончить свой земной путь.

Когда умирают друзья, кажется, земля начинает дрожать под нашими ногами. Мы вдруг понимаем, что не вечны и тоже пойдём по этому пути.
Если человек уходит неожиданно, на взлёте и полный сил, некоторые думают о несправедливости судьбы или о несправедливости Бога. А что думать, если смерть предполагаема? О справедливости? Нет, всё-таки справедливость — понятие слишком человеческое. И о ней сейчас не хочется. Лучше думать о более простом — о Божеском. Просто свершился промысел Божий, судьба, которая, в общем, была к Серёже довольно благосклонна. Он многое видел и многое пережил и, наверное, умереть в 31 лучше, чем в 18. Жил так, как умел, и сам выстроил свою судьбу-диалог с Богом.

Ну а если хотите всё же по-человечески…
Незадолго перед смертью он несколько месяцев поработал в Москве — на месте ему не сиделось. Но и Москва не соблазнила, как и другие перспективы, которых в жизни у Сергея было достаточно. Видимо, дело в качестве этих перспектив. Они — тлен, и не поймали его. Это ответ на вопрос: почему талантливый, одарённый человек не хочет задерживаться в этом мире, не находит в нём интереса для себя? К чему «всё злато мира», если не остаться при этом чистым и свободным, как дóлжно человеку?! Серёже всегда претила эта зависимость, к которой многие из нас так стремятся.
Как бы ни было трагично произошедшее, я не могу относиться к этому с беспросветной грустью и думаю, его жизнь здесь была пусть недолгим, но полётом. Хронологично разделившимся пополам на взлёт и падение, но в действительности — постоянным пребыванием в воздухе.
Серёжа вполне заслужил свой нынешний покой, ну а мы ещё полетаем и поборемся.

Да упокоит Господь душу его!

март-апрель 2006 г.

Полотном лежит дорога, Небосвод такой родной. Стало их уж слишком много, Нас осталось — мы с тобой. По весне да по ухабам Да скользил от слёз базальт, — Раздавили всех парадом, Стекли мысли на асфальт. Тучки по небу бежали, Внизу домики стоят. Пели б мы или кричали, Всё равно всех нас казнят. Вот уж судят очень строго, Вот уж рубят сгоряча, Полотном лежит дорога, Голова летит с плеча. А кто-то хотел лишь пару крыльев, А кто-то хотел лишь третий глаз, Но кого-то стало в изобильи, И одновременно мало нас. Песня Сергея Коротича

Вот одна из немногих видеозаписей Сергея Коротича, оставшихся нам. Здесь он ещё полон жизни, в расцвете творческих, профессиональных сил.

© Денис Бережной, denysberezhnyi.com.ua